Эти вопросы интересуют Церковь, потому что они интересуют людей, ее составляющих. Технологии медицины, генетики, молекулярной биологии развиваются, причем революционно. Мы наблюдаем скачки и прорывы даже в пределах одного года. 
Например, в последнее время, как говорят специалисты, появились значительно более совершенные технологии ЭКО, которые не предполагают заготовление лишних эмбрионов. Это теоретически может в корне поменять дело, ведь основной этический упрек к ЭКО с церковной позиции — создание избыточных эмбрионов с целью отбраковки «некачественного» материала.
Серьезной темой стало суррогатное материнство. Тема не новая, но нуждающаяся в осмыслении в контексте общемировых довольно противоречивых процессов, как и протоколы ЭКО.

В большинстве стран Европейского союза суррогатное материнство запрещено. Иностранцы нередко используют Россию как место, где суррогатное материнство предельно доступно и легализовано. У нас свободно разрешено суррогатное материнство с биоматериалом любых доноров, если они являются семейной парой. Несколько лет назад было позволено использовать даже генетический материал суррогатной матери.
Люди приезжают, желая, чтобы им выносили ребенка. Стоит это очень дешево, может укладываться в сумму до 60 тысяч евро. Большая часть денег уходит клинике.

Суррогатная мать получает около 300 тысяч рублей, что сопоставимо со средней ежемесячной зарплатой коммерческого персонала в крупных городах России. Правда, женщина получает эту сумму за девять месяцев, а не за месяц. Согласитесь, копейки.
Даже такой частный случай показывает некоторые важные тенденции и процессы.

Почти хрестоматийным стало судебное дело «Парадизо и Кампанелли против Италии». Итальянская семейная пара хотела получить ребенка с помощью русской суррогатной мамы. Супруги приехали в Россию, отдали свой биоматериал, надеясь, что русская женщина выносит их ребенка, которого они впоследствии усыновят. Впоследствии новорожденный младенец оказался в Италии.

Но дело дошло до Европейского суда по правам человека. В этом судебном споре верх одержала Италия, власти которой разлучили ребенка и его «родителей» из-за незаконности процедуры усыновления. Возникла масса технических, ценностных и этических вопросов. Ко всему прочему после анализа ДНК выяснилось, что младенец не был генетическим ребенком своих родителей, так как в процессе ЭКО биоматериал был перепутан.

Этот факт серьезным образом утяжеляет возникающую проблему. Если возможно перепутать раз, почему невозможно два, три, четыре раза? Выходит, нет должного контроля?

Довольно часто приходят и спрашивают: «Мы собираемся делать ЭКО, как вы к этому относитесь?» Знаю в Москве храмы, где налажено консультирование по вопросам бесплодия и его преодоления, где рассказывают и о церковной точке зрения на проблему ЭКО. Там служат священники с биологическим и медицинским образованием, позволяющим говорить и о профессиональных аспектах этого сложного явления. 

Хотя позиция Русской Православной Церкви, изложенная в «Основах социальной концепции», не предусматривает разрешения ЭКО, на деле есть священники, которые придерживаются точки зрения, что подобная практика скорее допустима. В Церкви идет довольно обширная дискуссия по этому вопросу, еще и потому, что, увы, процент семейных пар, которые не могут самостоятельно завести ребенка, катастрофически велик. 

В самом скором времени мы ожидаем документ Межсоборного присутствия об ЭКО, тем более что такие вопросы возникают регулярно. Вслед за ними встают и совершенно немыслимые проблемы биомедицинского свойства, о которых лично я раньше думал как о фантастических.
Например, ко мне приходит человек и говорит, что хочет креститься. Это бородатый и усатый дяденька, который тут же добавляет: «Только я женщина, причем персонаж довольно узнаваемый».

Исходя из христианской антропологии, я могу крестить его только как женщину, только так, как она родилась.
А теперь представьте, бородатый и усатый человек подходит к Чаше и говорит: «Причащается раба Божия Анна».

Окружающие видят и слышат. Это грозит ему серьезными переменами в личной жизни. Значит, у такого человека возникает совершенно особая дорога в Церкви в смысле покаянной дисциплины: он, по идее, должен приходить только в тот храм, где священник знает его секрет и готов создать обстоятельства, при которых тайна не будет раскрыта.

Мне всегда казалось, что подобные ситуации где-то далеко за горами. Но вот они здесь и сейчас, в Москве. Учитывая неравномерность темпов развития, пройдет не больше 2–5 лет, как такие проблемы станут рутинным и массовым явлением и в других городах нашей страны, в других местах присутствия Русской Православной Церкви.

Может ли Церковь делать вид, что ничего не происходит? Убежден, нужно разбираться, реагировать на происходящие технические и технологические изменения, главное, необходимо богословски обрабатывать и осмысливать все это. Нельзя лишь ссылаться на неизменность традиции: догматическая чистота и строгость становятся основой и подтверждают пастырское попечение и заботу о людях, пребывающих в стремительно меняющихся обстоятельствах «четвертой промышленной революции».

Это проблема не биоэтики, а плохих и хороших священников, говоря шире, плохих или хороших людей.

Однажды мне довелось быть в большом храме в центральной российской епархии. На службе там стояли одни бабушки, причем самой молодой из них было не меньше 80 лет. Священник громко распекал одну из таких старушек на исповеди, а потом и в проповеди обратился к той же теме: «Убийцы вы, убийцы». Из контекста было ясно, речь шла об абортах. Но о чем говорит эта ситуация? Только о том, что священник неадекватен. А вовсе не о том, что Церковь призывает взять и порубить на куски этих старух.

Увы, и в Церкви мы нередко сталкиваемся с проявлением человеческой жестокости, элементарной ксенофобии, неподобающим поведением. Нормальный священник должен отнестись к человеку, который пришел покаяться в аборте, с состраданием. 

Я уже не говорю о том, что колоссальное травмирующее наследие советского опыта нельзя взять и преодолеть в одночасье. Этот опыт сводился в том числе к тому, что аборт в СССР был обычным методом контрацепции. «Подумаешь, забеременела. Сделаешь аборт, дело с концом». Тогда же люди совершенно ханжески не разговаривали со своими детьми ни о чем, что относилось к половой сфере. Люди сами были неопытны, а их дети получали информацию либо в пресловутой подворотне, либо черпали ее из сомнительных книжечек. С кем этим бедным 50–60-летним женщинам поговорить об абортах сегодня, как не в Церкви со священником?

Вы спросили о благословении на ЭКО. Но ведь у нас чаще всего никто всерьез и не спрашивает благословения. «Батюшка, благословите поехать на Святую Землю». — «Слушайте, да там же война». — «Ой, а я уже билеты взяла». Ну какое здесь может быть благословение? Благословение предполагает возможность принять и «нет», сказанное духовником.

В случае с ЭКО отношение Церкви будет определяться тем, гибнут или нет при проведении процедуры люди — эмбрионы. Если представить себе теоретическую ситуацию, при которой избыточные эмбрионы не возникают, возражения против этой процедуры, как мне кажется, могут быть значительно смягчены или даже сняты. 
Этическая коллизия здесь не в ЭКО как таковом, а в жизнях, которые уничтожаются.

Это было неуместное, безумное и лишенное элементарного здравого смысла предложение. Не говоря уже о том, что, хотя мотивируют защиту суррогатного материнства идеей защиты права на жизнь, все заканчивается защитой права на смерть. 

Помните, как он сказал? «Ну там какие-то дефективные эмбриончики, все равно же они погибли бы». Все эти дебаты «защитников» заканчиваются банально, вульгарно и чудовищно. «Пусть дохнут эмбрионы, или пусть ваша Церковь этим занимается». Простите, дорогой ведущий, но не мы ставили этот вопрос, с чего бы нам за это отвечать?

В декабре 2019 года в нашем храме мы старались помочь младенцу, рожденному в семье наших прихожан. У ребенка была диагностирована СМА первого типа. Государство не финансирует покупку лекарств для таких пациентов. Сами же лекарства являются самыми дорогими в мире. На начальном этапе требовалось четыре ампулы, каждая из которых стоила 7 миллионов рублей, то есть 28 миллионов на первый курс. Эти четыре укола должны быть сделаны в течение первых двух месяцев жизни.

Тогда-то ко мне пришла молодая дама и спросила: «Нужно ли вообще собирать? Зачем, отец Александр, пытаться найти такую колоссальную сумму? Даже если соберем деньги, ребенок все равно останется инвалидом».

Это говорила православная христианка, которая ходит в храм, причащается, исповедуется. И говорила она совершенно спокойно. Если продолжать подобную людоедскую логику, все становится на свои места. В Вооруженных силах такой человек служить не сможет, защищать границу от врагов не сумеет, вообще, приносить пользу государству не сможет. Зачем ему помогать? Стоит ли ему жить?.. Но вам же ясно, что позиция Церкви не такая? Вы же понимаете, что каждый человек самоценен, каждый дорог?!

Было собрано около 30 миллионов рублей. Ребенку сделали необходимые уколы. Он умер… И это — трагический опыт осознания людьми себя как родных — младенцу и друг другу. Просто осознания себя людьми. 

Поймите, все эти прекрасные разговоры об общинной жизни за чашкой чая после воскресной литургии — это хорошо, но не достаточно.

Только тогда возникает и живет община, когда каждый вовлечен в опыт помощи, в опыт сострадания, когда каждый чувствует боль ближнего как свою собственную.
Это куда тяжелее, чем добыть деньги.

Эти вопросы интересуют Церковь, потому что они интересуют людей, ее составляющих. Технологии медицины, генетики, молекулярной биологии развиваются, причем революционно. Мы наблюдаем скачки и прорывы даже в пределах одного года. 
Например, в последнее время, как говорят специалисты, появились значительно более совершенные технологии ЭКО, которые не предполагают заготовление лишних эмбрионов. Это теоретически может в корне поменять дело, ведь основной этический упрек к ЭКО с церковной позиции — создание избыточных эмбрионов с целью отбраковки «некачественного» материала.
Серьезной темой стало суррогатное материнство. Тема не новая, но нуждающаяся в осмыслении в контексте общемировых довольно противоречивых процессов, как и протоколы ЭКО.

Проблема эвтаназии к практике нашей страны никак не относилась, просто не было таких реалий, как не относилась она к практике большинства европейских стран. 

Эвтаназия не была индустрией еще совсем недавно. На рубеже 1990–2000 годов — это эксцесс, который тогда вызвал колоссальные споры. Только сейчас ситуация индустриализировалась. Мы наблюдаем, что возникла целая машина ассистированного самоубийства. Более того, в Швейцарии уже существует эвтаназийный (суицидальный) туризм, а парламент Португалии и конституционный суд Германии сняли ограничения на эту форму убийства.

Что касается Социальной концепции РПЦ, то в ней четко сказано, что прекращение жизни человека через введение тех или иных препаратов, содействующих его уходу из жизни, как и бездействие там, где человек предпринимает усилия к уходу из жизни, — есть грех самоубийства. В богословском смысле никакой двойственности здесь у Православной Церкви нет и не было.

Сейчас эвтаназия — явление, к сожалению, относительно нередкое. Мир с ним познакомился и ощутил вызов. Религиозная монотеистическая картина мира однозначна — это вызов Творцу. 
Единство видения позволило в конце октября 2019 года в Риме представителям всех авраамических религий (христианам, мусульманам, иудеям) подписать декларацию «Основные принципы отношения к концу жизни». Главный тезис этого документа состоит в том, что эвтаназия в любых ее формах есть преступление и грех. Она недопустима. На основе идеи достоинства человеку должна быть обеспечена паллиативная помощь, достойные условия — без мучений и физических страданий — последних дней, месяцев и лет его жизни.

Мне приходится общаться с людьми с онкологией. Я понимаю, что многих пугает не сама боль, ведь часто ее еще нет при постановке диагноза. Их пугает беспомощность перед настоящей болью, которая приходит как цунами. Людей пугает то, что они не справятся и им никто не поможет. Помочь человеку, пока он в сознании, дать понять, что его не оставят, что ему не будет мучительно больно — очень важно, и Церковь об этом обязана говорить. Правда, есть и жестокая реальность.

Пару лет назад я сломал руку и лежал в самой обычной клинике. В соседней палате находился 90-летний мужчина. Он попал в аварию, был весь переломан, кричал от боли. Во всей больнице, а мы говорим о Московской области, из обезболивающих был только цитрамон или что-то подобное. Мы все прекрасно знаем, что такое больница, как неохотно выписывают там обезболивающее. Я говорю об обычных, а не о наркосодержащих препаратах.

Имеет ли это все отношение к Православной Церкви? Ну конечно, имеет. Новые знания, развитие технологий, положение пациентов в больницах — все это составляет человеческий и пастырский опыт. Мы не можем на это не реагировать. 

Мне не близка метафора уступки. Эвтаназия при всех прочих равных условиях была, есть и останется убийством. Вы можете счесть это убийством, прикрывающимся «гуманностью». Поймите, принципиально не может быть придумано такой эвтаназии, которая сняла бы вопросы убийства. 

Когда люди стоят перед экономически изнурительной и совершенно чудовищной ситуацией, когда им просто не на что купить обезболивающие лекарства для своих родственников, они не виноваты. Виновато государство и система здравоохранения, которые довели этих несчастных до такой беды. И мы не можем об этом молчать.

Она принята 20 лет назад и написана очень удачно. На большинство вопросов дает ответы, хотя на некоторые — только теоретические. Это не вина тех, кто писал концепцию. Многие вещи просто совершенно невозможно было предусмотреть — скажем, темп технологического роста.

У западных христиан накоплен свой опыт, причем порой значительно более богатый и систематический, чем у нас. Это связано с существованием разветвленной сети биоэтических институций: исследовательских институтов, журналов, учебных центров при Церкви. Светских институтов в Европе вообще море. 

Биоэтика — динамично и бурно развивающаяся дисциплина. Она касается не только вопросов эвтаназии, паллиативной помощи, вспомогательных репродуктивных технологий, редактирования генома, но также проблемы высоких технологий: искусственного интеллекта, нейроэтики, био- и психополитики.

Даже если сконцентрироваться на классической проблематике, окажется, что у католиков эти вопросы стали составлять предмет интереса значительно раньше, чем у православных. Мало того, что они изучают весь этот комплекс вопросов десятилетиями, там уже есть практические результаты, к которым стоит присмотреться.

Но мы же исходим из одного и того же библейского видения, одной и той же евангельской антропологии. 

Вообще, у нас немало фобий. Одна из них состоит в том, что у католиков только все плохое. Но мы охотно с ними сотрудничаем в области социального служения. Их практический опыт священнического консультирования в области биоэтики просто колоссален. У нас же он практически не изучен и пока еще не востребован.

Впрочем, мы стараемся восполнять пробел. Уже создан центр исследования вопросов биоэтики и высоких технологий в Московской духовной академии, который будет заниматься именно проблематикой, которую мы с вами обсуждаем.

При наличии глубокой теоретической базы привлекает практическая ориентированность на нужды верующих. Например, у католиков существует мобильное приложение по вопросам биоэтики, которое разработал Ватикан. Это много миллионов скачиваний. В приложении собраны все вероучительные тексты и разъяснения Святого Престола по тематике биоэтики.

Ревностный католик, задавшись вопросом, может открыть приложение и получить четкий ответ. Например: «Допустимы ли какие-то другие врачебные вмешательства с целью рождения ребенка, кроме лечения бесплодия?» Тут же он узнает, что ЭКО не разрешено у католиков ни в каких протоколах. При этом допустимо лечение бесплодия, в том числе хирургическое устранение эндометриоза.

К священнику можно прийти за утешением и молитвой, а позицию Католической Церкви с легкостью узнать из приложения. Человек может соглашаться с ней или нет, но она ясно изложена. Например, что супружеский акт — это акт между мужем и женой. Наличие любого третьего человека, будь то врач, суррогатная мать, устраняет непосредственность супружества. Поэтому-то ЭКО недопустимо.

Это же касается вопросов переливания крови, трансплантологии. Если вы врач (католик), но не работаете в католическом медицинском учреждении, где внутренняя политика и так отвечает политике Католической Церкви, вы можете найти в приложении ответ Святого Престола на любой медико-этический вопрос.

В деятельности Ватикана значительное место занимает концепция естественного права. Мы еще со школьной скамьи слышали, что Ватикан как-то связан с юридизмом, под которым многие понимают сухое законничество. На деле это не так.

Склонность к систематизации обширного священнического и человеческого опыта — вот что отличает Ватикан от нас. Биоэтической проблематикой Ватикан стал заниматься очень давно. Официальный документ по эвтаназии в РКЦ появился аж в 1981 году. У них проработанные богословские и пастырские подходы вообще ко многим ситуациям. И всякий раз, когда возникает новый кейс, он тут же изучается и осмысливается Святым Престолом. Главное, вырабатывается официальная позиция. Вы можете открыть параграф и узнать, как Папа Римский в том или ином своем выступлении охарактеризовал новое явление.
Ватикан вообще идет в ногу со временем. Мобильное приложение вовсе не то, что мы хотели бы позаимствовать в первую очередь. Оно показывает, что католики очень динамичны, интегральны, систематизированы и ориентированы на пастырство.

Гаванская декларация, принятая по итогам встречи Патриарха Кирилла и Папы Франциска, называет защиту права на жизнь одной из приоритетных форм сотрудничества между Московским Патриархатом и Ватиканом. Очевидно, сходств и согласий здесь значительно больше, чем различий и разногласий.

По поводу эвтаназии есть, как я уже сказал, единый документ, подписанный в рамках развития Гаванской декларации. Коль скоро так, то нам можно сотрудничать. Здесь мы говорим на одном языке. Это же касается и многих других тем: попытки биоконструирования, «улучшения» человека, химерическое клонирование, когда клетки человека подсаживаются животным или клетки животного подсаживаются человеку. 

Здесь возникает вопрос идентичности. Это человек или уже не человек? Католики здесь дают примеры ясного и ориентированного на Священное Писание видения. Их позиция сводится к категорическому запрету клонирования человека, пока не решены все без исключения связанные с этим этические вопросы. Почему? Да потому что клонированный человек, по мнению католиков, попадает в биологическое рабство от того, по чьему образу он сделан. Не говоря уже о прямом вмешательстве в замысел Творца. Всюду, где в основе лежит желание поправить Творца или обратить вспять Его замысел, Церковь выступает против.
У Бенедикта XVI есть текст, в котором он пишет: «Нас могут упрекнуть, что мы очень много говорим “нет”. Нет этому, нет тому. Но за каждым “нет” стоит сияющее “да” священному праву жизни».

Если смотреть на ситуацию в перспективе сохранения права жизни и достоинства как центрального понятия христианской антропологии, тогда все встает на свои места. Это не просто охранительная традиция «нельзя, потому что нельзя, потому что так не делали во времена Коперника». Это нельзя, потому что пусть и меняются условия жизни, в которых живет человек, но достоинство личности должно сохраняться неизменным.

Если говорить о различиях, то они, безусловно, имеются. Например, в РПЦ есть позиция, согласно которой суррогатных детей нельзя крестить до тех пор, пока родители не принесут покаяние. Официальная позиция католиков иная: суррогатных детей можно крестить незамедлительно, потому что они ни в чем не виноваты. Вот вам пример и точка расхождения.

Другая точка расхождения, которую я уже упоминал, состоит в том, что никакие вмешательства, кроме лечения бесплодия (ЭКО — это не лечение, а процедура имплантации), невозможны даже теоретически. Социальная концепция РПЦ в этом отношении не столь категорична.

Футурологи и трансгуманисты часто говорят: «Сейчас мы с помощью генетических методов решим вопрос с большинством болезней. Вы (церковники) что, против того, чтобы человек жил дольше?»

Мы не против, чтобы человек жил дольше, но долгожительство не является самостоятельной ценностью.

Ценностью является жизнь как таковая, ее насыщенность, ее достоинство и устремленность человека к благу.

В этом смысле мы хотим быть убежденными, что генетические ножницы будут гарантированно служить только благу. Совершенно же очевидно, что они могут использоваться для евгенических экспериментов и усовершенствования человеческого рода по заданным качествам. Нацисты активно использовали подобные вещи. Стоит ли забывать об этом?
Таким образом, мы понимаем, что имеем много деклараций прогрессистов из серии «Мы вылечим все болезни!» Так давайте вылечим хотя бы одну — насморк. Давайте, продемонстрируйте нам это хотя бы на животных.

Не стоит забывать и о смыкающихся вопросах — искусственном интеллекте, например. Все они ставят центральную проблему. С кем в конечном итоге мы будем иметь дело? С квазичеловеком или человеком? Искусственный интеллект под нашим контролем или он нам не подчиняется? Имеет ли искусственный интеллект возможность принимать критически значимые моральные решения?

Пока с одной стороны слышится — «давайте остановим искусственный интеллект и все снесем», а с другой — «давайте дадим возможность искусственному интеллекту самостоятельно развиваться, со временем он станет нейроморфным и будет действовать как человеческая нервная система». Ни те, ни другие не отдают себе отчета, что мы говорим не о будущем, а о настоящем, и я готов это доказать.

У меня есть смартфон. Я пользуюсь им как навигатором всякий раз, когда сажусь за руль. Как и многие автомобилисты, я неоднократно замечал, что навигатор ведет меня не по более свободным дорогам, а по тем дорогам, которые считает нужными разгрузить или загрузить. Значит, у него есть сверхзадача, которую я ему не назначал? На данном этапе это, возможно, задумка разработчиков. 

Но мы не знаем, в какой мере разработчики способны контролировать свою задумку. Как не знаем и то, на каком этапе произойдет отрыв и машина начнет принимать решения самостоятельно. 

Сейчас я свидетельствую: если считать, что я владелец навигатора и он находится у меня в управлении, тогда он уже сейчас решает не те задачи, которые я ему поставил. Заметьте, навигатор — никакой не искусственный интеллект, а примитивная и почти механическая система.